Книга жизни [сборник] - Владислав Иванович Авдеев

и разговоров было, что о Митьке, никто не мог поверить, понять, как Митька – добрый ребенок – мог такое сотворить. Все были уверены, что кто-то научил Митьку, и надо бы не Митьку изуродовать, а этого подлого учителя.

А потом заговорили о Савельевых, те собрались уезжать из деревни, продали свиней, картошку да и другое, что вроде и необходимо в хозяйстве, да с собой не возьмешь. Нашелся уже покупатель и на дом. Было у Савельевых лишь одно препятствие – восьмидесятилетняя бабка ни в какую не хотела уезжать. Здесь могилы ее родителей, брата, сына, здесь она родилась, прожила жизнь. Здесь хотела бы и умереть.

Бабку жалели, но и Савельевых не осуждали, девчонке надо ходить в школу, а здесь ей будут постоянно напоминать. Нет, правильно они делают, что уезжают. И чем скорей, тем лучше. Но в самый день отъезда савельевская бабка исчезла. Пошли по селу, думали, может, со старухами прощается, но бабки нигде не было. Лишь под вечер кто-то предположил, что, возможно, она пошла на кладбище. Кинулись туда…

Бабка сидела внутри оградки, привалившись боком к могиле матери – она все-таки настояла на своем, осталась в родной деревне навсегда.

За всеми этими деревенскими событиями Акулина не заметила, как стала река. Глянула утром, а река уже вся подо льдом. Лишь напротив речки Красной, где Лена делала поворот, еще парило. Но там, как помнила Акулина, река не замерзала круглый год.

У Акулины от скрытой подо льдом реки такое, словно задушевную подругу похоронила.

И впервые, с тех пор, как приехала в деревню, охватила Акулину такая тоска, впервые почувствовала она всю горечь одиночества. И невольно подумала: а как же мама прожила тут одна тридцать с лишним лет, что она чувствовала? Всегда представляя мать намного старее себя, Акулина подсчитала и ужаснулась. Выходило, что мать осталась одна, когда ей было всего-навсего тридцать семь лет, и потом до самой смерти жила одна. Такая молодая, как же она выдержала одиночество? Вон Вера в пятьдесят с ума сходит. Открытие ошеломило Акулину, и она весь день думала об этом.

А вечером достала семейный альбом, стала разглядывать фотографии. Вот она пошла в первый класс, рядом отец, мать, брат Коля. А вот она уже закончила десять классов, на фотографии они вдвоем с матерью. Отец уже умер, а брат служил в армии, оттуда он уже не вернулся – погиб на учениях. Мама совсем молодая, а тогда она казалась Акулине старой, и Акулина даже не подумала, что оставляет мать одну, она тогда ни о чем не думала, кроме того, что ее, конечно же, ожидает счастье. И вот теперь Акулина смотрела в молодое лицо матери и пыталась понять, представить, что почувствовала мать, когда осталась одна. Такая молодая, и впереди столько лет одиночества. И такое чувство вины охватило Акулину, безысходности, непоправимое чувство. Ну почему понимание приходит так поздно, когда уже ничего нельзя поправить?

Стук в дверь отвлек Акулину. Убрала альбом, вышла в сени:

– Кто?

– Я, Семен.

Когда открыла, Семен спросил:

– Что ты все закрываешься? Боишься, украдут?

– Да кому я нужна.

– Ну не говори, – Семен прошел к столу, поставил две бутылки водки. – Знаешь, Аля, такая тоска заела. Составь компанию, не откажи.

– Ты бы еще ящик принес, куда столько водки? Садись, раз пришел. Только у меня никаких таких закусок нет. Капуста да грибы. Да вон картошку в мундире сварила.

– Я огурчиков принесу, нынче солили, и сальца копченого, – успокоил ее Семен.

Затосковал мужик, определила Акулина, привычка – большое дело. И снова подумала о своем. А как мама к одиночеству привыкала? Да и можно ли к нему привыкнуть?

Семен вернулся с трехлитровой банкой огурцов и большим куском сала.

– Ты что, еще кого пригласил? – не вытерпела Акулина. – Этого сала хватит двоим на полгода.

– Значит, пока сало не съедим, буду к тебе ходить закусывать, – улыбнулся Семен. – Я, может, его с умыслом принес.

– С умыслом и унесешь.

– Ты чего такая? Обидел кто?

– Маму вспомнила. Да и вообще.

– Ну раз вспомнила, надо тетю Зину помянуть, – Семен разлил водку, поднял стопку. – Пусть земля ей будет пухом.

Потом выпили еще по одной. Говорили о том, о чем в последнее время судачили в деревне, о Митьке, слава Богу, живой остался, однако из больницы не скоро выйдет. О савельевской старухе, о том, что река нынче поздно стала… И вдруг Семен сказал:

– Я вот недавно подумал, как бы жизнь сложилась, и твоя, и моя, если бы ты послушалась меня и не уехала.

– Да что теперь гадать…

– А я ведь серьезно на тебе жениться хотел, только подхода не было. Помнишь, на реке, и слова не сказал, а уж руку в трусы. А тебе ни оттолкнуть, ни стукнуть, – с каким-то удовольствием сказал Семен последние слова. – Эх, жизнь, как быстро все пролетело. Ведь как сейчас помню, тем летом жара стояла, в реке и спасались. И мы с тобой, оба молодые. А потом как все закрутилось… Ё-моё!

– Ну вот. Сначала Вера все твердила: жизнь уходит, жизнь уходит. Теперь ты душу травишь.

– Да знаешь, как вспомнишь, сколько всего в жизни было, а сколько могло быть – сделай шаг туда, а не сюда. Вот не уехала бы ты – одна жизнь, женился бы на Лизе Тимофеевой – другая.

– А почему ты на Лизке не женился?

– Да как сказать, уж больно она недотрогой была, полгода гуляли, а ни-ни. А во мне тогда жеребячья кровь так и кипела. А тем летом косили мы сено за речкой Красной. Помнишь, где лук всегда собирали? И вот прислали нам девок почтовских на помощь. Неделю с нами жили. И за эту неделю стали мы с Верой мужем и женой. Ну что, еще по одной?

Выпили. Потом еще. Но больше вспоминали детство. И размякшая от воспоминаний Акулина не оттолкнула Семена, когда обнял и повалил на кровать.

Ушел Семен утром.

И с той поры зачастил к Акулине. Сама Акулина к Семену не заходила, хоть и звал. Что она, проститутка, по чужим кроватям таскаться.

Никаких планов насчет Семена Акулина поначалу не строила. Да и Семен помалкивал, правда, раз обронил, надо, мол, электропилу принести, да из квартиры в квартиру дверь пропилить. Акулина промолчала, а Семен больше насчет двери не заговаривал. Хотя, заметила Акулина, в последнее время, как придет с работы, так сразу к ней бежит. И подумалось, а может, и в самом деле сладится у них, все опора друг друга под старость лет. Но, как говорится, человек предполагает,